Если я когда-нибудь вырасту — вот бы стать дураком.
Интернеты разрываются предложениями и предположениями на тему каста. Какие-то более удачные, какие-то - менее. Уишоу и Иэн Холм, Джонатан Рис Мейерс и Кеннет Брана, еще кто-нибудь и еще какой-нибудь хрен.. Я уверена, что переживу любой подбор на главные роли. В чем я не уверена, так это в том, что смогу смотреть сериал с другим актером после того, как прочитала предложение взять на роль джентльмена с волосами, как пух Тильду.
Если я когда-нибудь вырасту — вот бы стать дураком.
Листаю я тут посты докторогруппы, смотрю, что происходило за последнее время, пока я была в аутернете. Листаю, листаю. Там всякое про Смитти в Питере, про догадки на тему нового актера (to rattigan: между прочим, непонятный британский мужик, которого ты поминала - это Стивен Мэнган. Уж ты-то должна была его узнать), блаблабла. И тут..
Компания Milk сменит The Mill на посту компании, отвечающей за спецэффекты в сериале.
Как было сказано в официальном заявлении, "Доктор" стал одним из первых шоу для компании. Третий сезон "Шерлока" и новый сериал Jonathan Strange & Mr Norrell, который будет показан в 2014 году, также являются первыми клиентами Milk.
новый сериал Jonathan Strange & Mr Norrell новый сериал Jonathan Strange & Mr Norrell сериал Jonathan Strange & Mr Norrell
Ладно, закончили с криками, теперь - по существу. Режиссером этого добра будет Тоби Хайнс - человек, который делал Пандорику, Невозможного Астронавта и Дэй ов зэ Мун. Кхм. С одной стороны, писал весь этот пиздец Мофф, с другой - этот дядечка потом пиздец снимал, и я по этому поводу не амьюзд. Про каст пока не известно ни слова, про то, когда сериал выпустят - тоже. Известно только, что где-то летом его начнут снимать почему-то в Канаде, и что выход планируется в 2014 году. Крутота.
Если я когда-нибудь вырасту — вот бы стать дураком.
Джентльмены и джентвумен! Позвольте признаться вам - я влюблена, и влюблена несчастно. Но, коли пораскинуть мозгами - можно ли надеяться на взаимность? Возлюбленный мой совершенен. Его имя я повторяю про себя ежечасно, ежеминутно, - Морфей Сомниа Шлафдрим, барон фон Спать, и каждая буква причиняет мне новые страдания. Ибо вы, если вам доводилось быть несчастными в любви, знаете, что значит хотеть, но не обладать. Фон Спатя хотят все - и женщины, и мужчины, он нисходит к лучшим умам, лучшим карманам и лучшим лицам королевства. Мне ли лезть в их число, желторотой девчонке из разудалого Студенческого братства, бродящего ночами по дорогам филологии и лингвистики - берегись, путник, мы шутить не станем! Что есть у меня, чтобы я была достойна такого, как он? Ответ жесток. Что остается? Забиться в кабак с такими же, как я, и рыдать в жилетку старого добряка Дэниэлса, но после, утерев слезы, выбираться вновь на мостовую, - грабить почтенных авторов старых статей, бить стекла теорий, предаваться разнузданному постмодернизму и дебоширить на конференциях, зная, что дорога таким, как мне, либо в доктора, либо на виселицу, а фон Спатя лучше выкинуть из головы - такое счастье мне не светит. Но... разве нельзя и мне чуть-чуть помечтать?
Я как запойный алкоголик, только вместо бухла у меня непреодолимая лень. Вот так держишься-держишься - а потом уходишь на две недели в открытый космос, и мира тебе из-под возложенного хуя вообще не видно.
О чем ты думаешь, дуб, в вечерний Час грозы? О том, как жнецы, Отложив серпы, отдыхают в полдень В тени, и по кругу ходит бутыль? Или о том, как они когда-то Повесили человека на твоем суку - Стиснулась удавка, вывихнулись ноги, И синий язык торчал изо рта?Возле канавы у края луга Стоит дуб, исковерканный и старый, В дуплах от молний, изгрызен бурей, Черный терн и крапива у корней. Душным вечером собирается гроза - Он высится, синий, неколеблемый ветром. Тщетные молнии, бесшумно вспыхивая В небе, сплетают ему венец. Ласточки стаями мчатся понизу, А поверху сброд летучих мышей Кружится над голым, выжженном молнией, Суком, отросшим, как виселичный глаголь. О чем ты думаешь, дуб, в вечерний Час грозы? О том, как жнецы, Отложив серпы, отдыхают в полдень В тени, и по кругу ходит бутыль? Или о том, как они когда-то Повесили человека на твоем суку - Стиснулась удавка, вывихнулись ноги, И синий язык торчал изо рта? И висел он лето и зиму В переплясе на ледяном ветру, Словно ржавый колокольный язык, Ударяясь в оловянное небо.
Луковый суп Выходит конферансье, говорит невнятно и длинно. Если вкратце: сегодня у нас -- малыш чиполлино, но прежде, чем мы его нашинкуем и будем есть, он прочтёт нам сцену-другую из собственных пьес. Выходит некрупный лук, невзрачный, слегка нелепый, смотрит в гудящую тьму, сощурившись слепо, в неловком поклоне сгибается до земли. Срывает с себя коричневый хрусткий лист.
А следом второй, и третий, яростными рывками, многим хочется отвернуться или там бросить камень: что угодно, только чтобы он перестал. На нём остаются два золотых листа -- последняя тонкая, бесполезная кожа. Он делает паузу, с треском срывает и эти тоже. Стоит обнаженный, бледный, как больной или пленный. В электрическом свете, в шелухе по колено.
И вот тут уже все ревут, растирая по лицам слёзы. Даже снобы бобы, капризные вишни, надменные розы. Испуганные картошки закрывают детям глаза. Томатов тошнит, огурцы покидают зал. Хозяин зала, почтенный старый редис, мрачно курит в закрытой ложе и смотрит вниз: испортил вечер, писака, вечно с ними вот этот разврат. Всё, никаких больше луковиц -- только клубничка и виноград.